Время медленно двигалось к двум. Люк не менее медленно двигался к «Сенату».
Собачье-цивильную пятнидневку наконец-таки удалось сменить на сутки через трое, и теперь свободный, как птица, крупье наслаждался законными минутками отдыха. Впрочем, какими там минутками – у него было ещё две ночи.
«Сенат» вообще славился тем, что там можно было крепко надраться чем-нибудь глубоко запрещённым, и ничего тебе от этого не будет; это чувство вседозволенности пьянило похлеще того разведённого водой ужаса, что предлагал бар. Но выбирать не приходилось, либо это отвратное пойло, либо лакать молочные коктейли.
Господи, если я когда-нибудь умру, пусть это будет, во-первых, не сегодня и не от отравления, а во-вторых, не здесь. Чёртов город, чёртов город…
Кажется, это был единственный бар, в котором натурально скрипели двери.
Полутьма, привычный негромки гомон по разным углам, качающиеся от сквозняка круглые светильники, бросающие отсветы на ровные ряды безалькогольных напитков на полках – добро пожаловать в место, где вы сопьётесь раньше, чем вам принесут счёт за первый стакан.
- Да-да, добрый вечер. Можно, пожалуйста, вон то пиво мне и мохито даме.
Всё безалкгольно по умолчанию.
Устроившись в дальнем углу стойки, сел к оной боком, лицом к Каэри. Потер переносицу.
- Тебе на работу завтра, – напомнил, подвигая условно-чистый бокал ближе к ней. Вместо достойного наполнения туда вбухивали «Спрайт» или что-то типа. Получалось мерзко, но, опять-таки, выбор был невелик, – Поэтому предлагаю особо долго не засиживаться.
«Гулять» его потащила именно она, хотя сам Люк, быть может, предпочёл бы валяться на идеально заправленной кровати своего скромного жилья, плевать в потолок и рассуждать над бренностью бытия. Или занял бы себя чем-нибудь ненужным вроде расстановки книг в библиотеке по алфавиту или тарелок на кухне по цвету. Скука – это страшно. Когда скуку заставляют развеяться насильственным способом это тоже не фонтан, но всё же лучше, чем ничего. Плюс общество Каэри было приятным – настолько, насколько это возможно. Никто на всём белом свете не одобрял их странных взаимоотношений, но Люку это одобрение и не было нужно. Он всматривался в знакомые черты лица и просто не думал о том, что будет и что было бы. Всё куда проще – ей завтра на работу, ему завтра скучать. Не больше и не меньше.
Люк специально выбрал самый тёмный и дальний угол, в котором он часто пил в одиночестве до, после или вместо работы. Не помня название ни одного напитка, он молча указывал на нужное, получал это, а потом сидел и смотрел в маленький экранчик телевизора, подвешенный над стойкой. В «Сенате» вечно крутили либо футбол, либо новости, а оба этих аспекта жизнь общества были МакКензи глубоко неинтересны. Но он всё равно приходил, пил и смотрел, не зная, чем ещё себя занять.
Выстукивая пальцами простенькую мелодию, он оглядел помещение. Люди. Ох уж эти люди.
- Да, и я тебе ещё раз напоминаю, что счёт за неуплату пришёл ещё вчера.
Он просто мать Тереза: всем поможет, всем напомнит. Всё помнит, знает, ведёт записи и личные дела. Организованно, аккуратно.
Скучно.

Отредактировано Luke McKenzie (2012-10-21 21:31:30)

Очередной день начался откровенно плохо.Тебе не шесть лет, Матти, хватит дергаться от каждого шороха. Расслабься. После того крутого «посвящения в копы», Матеуш действительно шарахался от теней, оборачивался на громкие звуки и как сегодня просыпался от кошмаров. В этом было стыдно признаваться даже себе. Это напоминало ему детство, Варшаву и всепоглощающее одиночество маленького ребенка, оставленного мамой дома на весь день.
Ребра потихоньку начали срастаться, правда обезболивающее постепенно перестало помогать, поэтому каждый вдох и выдох сопровождались острыми иголками боли в легкие.

«Поберегите стены, мама, я убьюсь».

В конце концов ему осточертело сидеть в четырех стенах и он, захватив с собой полицейский значок и бумажник, медленно собрался, услышав напоследок мамино победное «Будь осторожен, не делай глупостей и не простудись..».
«Да уж, не шесть лет, мам».
Дверь закрылась за ним с гулким громким стуком, отозвавшимся болью в голове. А боль надо залить чем-нибудь. Пусть даже и приторно-сладким молочным коктейлем в ближайшем баре.

Спустя полчаса, Коупленд с наслаждением прикурил третью подряд. Весь этот гребаный месяц ни одной сигареты, неудивительно, что он отвык от их вкуса.
Еще через полчаса и два молочных коктейля бармен предложил парню «чего покрепче». Пальцы в кармане на секунду сжали полицейский значок, а потом расслабленно отпустили.
Теперь, когда в ход пошел «какой-то-там-чертов-не-знаю-какой-по-счету» стакан рома с колой, жизнь начала казаться чуть проще. Сизый дым больше не давил на плечи, а в Матеуше внезапно проснулось желание подходить ближе к людям. Намного ближе. Вплотную.

«Поберегите стены, мама, я в хлам.»

Ближе всех оказался сидящий справа парень с возмутительным спокойствием во взгляде и банкой пива. Матеуш в упор не замечает еще и девушку, которой тот парень что-то негромко рассказывал.

Коупленд пьяно пытается сфокусировать взгляд на объекте наблюдения и останавливается на сережке в ухе. За такую всегда хочется ухватится зубами и несильно потянуть.
- Прошу прощения, можно я к вам.. присоединюсь? - немного запинаясь, но все же почти трезво произносит поляк и обаятельно улыбается. Не дождавшись ответа, двигается ближе, как будто бы нечаянно быстро касаясь рукой бедра парня.
Заказывает еще выпить.

«О боги, что же я творю».

А рука под столом снова возвращается на свое незаконное место.
Не в силах больше сопротивляться навязчивому желанию, Матеуш тянет зубами за сережку в ухе брюнета, а потом отпускает и целует незнакомца в шею. От кожи пахнет каким-то очень знакомым одеколоном, в голове мелькает, что, кажется, такой же у мистера Рэмбо, надо будет потом спросить.
Рука немного перемещается и уже расстегивает пуговицу на штанах парня.

«Мама, к рассвету живым не ждите».

Отредактировано Mateusz (2012-10-22 21:05:30)

- Врёшь.
Прямой выстрел в висок без права на последнее желание, без права оправдаться. Каэри сжимается на стуле, горбится, лбом едва не касаясь грязного стола забегаловки.
- Врёшь.
Приговор вынесен. И никто не станет слушать никаких «но» и никаких «если». Когда тебе отрубили голову, уже бесполезно пытаться подняться. Ты можешь только умереть. Мгновенно. И без вариантов.
Если бы Каэри умела плакать, она, наверное, едва сдержалась бы от рыданий. Но её глаза были сухи, как и всегда.
- Ты не оплатишь. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни даже если выйдешь на панель. Потому что на «белую» зарплату «ночным» прожить нельзя.
«Не… добивай. Пожалуйста».
Вполне естественное желание – броситься под ноги. Встать на грязный пол коленями и умолять, умолять ещё тысячу раз забыть всё, совсем всё забыть. Она справится. Она умничка. Ну, посадят в тюрьму за неуплату, или что ещё, с такими как она делают. Ничего страшного. Ничего страшного с ней никогда не произойдёт, потому что с тем, чья душа стоит меньше, чем безалкогольный мохито в забегаловке, вообще ничего ужасного случиться не может. Никогда.
- Я тебе говорил об этом сотни раз. Возвращайся в семью.
Люк говорил, говорил, говорил… Звук его привычного голоса записывался, как на плёнку, в подсознание Каэри. Но она не слышала. Не слушала. Лишь чувствовала, как мягкое тёплое дыхание касается её уха. Девушка подняла глаза, полные отчаянного ужаса, безудержной паники и смотрела, смотрела на Него, столь беспечно-спокойного, на его знакомые и привычные черты лица и…начинала задыхаться.
-НЕТ.
Каэри повысила голос и резко отодвинулась от стола, ограждаясь от нахлынувших картин прошлого. Пара любопытных зевак с соседнего столика посмотрели на неё, параноически трясущуюся и испуганную, загнанную, отчаявщуюся.
«Лучше сдохнуть последней собакой на улицах Форт Сольера, чем вернуться домой» - слова, которые она никогда ему не скажет. Слова, которые он и так прочёл в её глазах.
- Я оплачу за тебя в этот раз. Деньги можешь не возвращать. Бессмысленно.
...когда Каэри только приехала в этот городок, она была уверена: обязательно всё будет хорошо. Просто непременно. Но у таких как она не бывает «всё хорошо». Все мечты о поступлении в университет, новых, прекрасных, замечательных друзьях, хорошей работе – разбились в прах. И она сидела сейчас, как та старуха из сказок Пушкина «у разбитого корыта» и совершенно не понимала, что ей с этим корытом теперь надо делать. Она шла куда-то. Сама не знала куда, не имея права останавливаться. И она всё шла и шла, зная, что идёт не по той дороге, по которой надо. Зная, что есть где-то жизнь лучше и достойнее той, которую она сейчас ведёт. Но было уже поздно сворачивать. Узкая тропка и ни одного поворота впереди. Только дорога в извечную – пропасть. Вот и вела Каэри жизнь сейчас – как собака. Девочка со звериной душой, привязавшаяся к первому же человеку, который изволил ей подать кусок хлеба.
Благодарная за каплю подаренного тепла зверюшка.
Она смогла бы оплатить. Так думала она, глядя на отражение своих тёмных глаз в бокале. Смогла бы. И сейчас бы смогла, если бы… Да, Люку лучше и не знать, на что она истратила последние свои деньги. Каэри слишком сильно надеялась, что он не видит её расширенных зрачков, не догадывается, почему девушка не носит кофты с коротким рукавом. Ему не надо это знать. Уж лучше пусть думает, что она слишком глупа, чтобы выбраться из этой ямы под названием «бедность». Пусть лучше так. Пусть.
Каэри так сильно была погружена в свои мысли, что не заметила подошедшего к ним человека. Когда заметила – Люк ему уже что-то говорил. Что – девушка не слушала. Она знала, что Люк сам разберётся. Всегда и во всём. Сам. Не то, что такие ничтожества как она.
Очнулась Каэри, когда стоящий прямо перед ней стол вздрогнул от чересчур сильного соприкосновения с ним молодого мужского тела. Девушка не почувствовала этого, но зрачки, грозясь вылезти из границ радужной оболочки, расширились ещё сильнее, напряглись все мышцы тела. Так, что теперь Каэри могла за секунду сорваться с места. Маленькая, шустрая, гибкая, она как белка пролазила везде и всегда, а приобретённая с годами жизни на улице силы позволяла ей померяться в бою со многими довольно сильными мужчинами. Как верная собака она ждала лишь намёка, лишь полувзгляда от Люка, чтобы начать действовать. Оказать любую помощь, которая нужна бы была ему. Лишённая чувства самосохранения, она была куда лучшим бойцом, чем многие другие. И действовала она каждый раз на износ, так, как будто готова была умереть сейчас же, тут же.
Возможно потому, что подсознательно желала умереть. Желала, как ничего больше в этом мире.