Имя
Amadeus R. Metzenstein | Амадей Р. Метценштайн
Iltis | Илтис

Пол
Мужской

Возраст
19 лет

Род деятельности
Трикстер

Панель скиллов

Сила - 10
Ловкость - 10
Интеллект - 200
Обаяние - 20
Здоровье -  40

Навыки
Прекрасно строит три вещи: мечты, людей и пирамидки. Кое-как может себя обеспечить в бытовом плане, сносно говорит по-английски (правда, с очень сильным немецким акцентом). Несмотря на формально незаконченную школу, свободно ориентируется в её программе, в узкой сфере IT даст фору любому преподавателю ВУЗа.
Профессионально заговаривает зубы и добивается желаемого.

Рекорд
50

Внешность
Мы не из тех, кто смотрит в зеркала.
Ходячий рецессивный ген, представитель вымирающей нордической расы с лептосомным, несколько астеническим телосложением. Наверное, люди не лгут, льстиво называя его красивым. Хотя, лгут все.
Рост в сто семьдесят шесть сантиметров изрядно подкачал, равно как и вес, так и не переваливший за шестьдесят три кг, что зрительно делает его ещё моложе и заставляет ужасно комплексовать и раздражаться.
Сутулится, то и дело поводит плечами, постоянно держит руки в карманах или за спиной, предпочитает максимально закрытую одежду тёмных тонов. То и дело одёргивает рукава или отряхивается от невидимых и, в принципе, несуществующих пылинок, ходит неровной быстрой походкой, фактически не поднимая ноги от земли. Илтис всё равно цепляет взгляд в толпе, поэтому на улице предпочитает не появляться вовсе, идя по пути наименьшего сопротивления. Он изо всех сил старается показаться невзрачным и неприметным, так как не в его интересах обращать на себя внимание, но чем больше он пытается слиться с общественностью, тем ярче на её фоне он выделяется.
Из-за вегето-сосудистой дистонии у него постоянно холодные руки. А также часто накатывающая головная боль, не сбиваемая никакими таблетками, учащённое сердцебиение и плохое кровоснабжение. Астматик с глухим хриплым кашлем, что, впрочем, не мешает ему много и часто курить. Про таких говорят - «долго не живут», но Илтис и сам не горит желанием доживать до седин, и не раз упоминал про свою надёжду сдохнуть до тридцатника. Наркоман со стажем – без «дайма» жизни нет и быть не может.
Болезненного оттенка светлая кожа, потускневшие, но по-прежнему голубые усталые глаза. Порядком отросшие светлые волосы достают до середины шеи и сильно смахивают на солому; за их состоянием, конечно же, никто не следит.
Резкие черты овального лица, но всё по-прежнему расово верно: высокий лоб, узкий прямой нос, сухие губы. По нему за километр видно немца, а также человека, которому есть, что скрывать: при разговоре Илтис не смотрит в глаза; вообще создаётся такое впечатление, что ни черта он не слушает, а занят какими-то своими мыслями, потому что его лицо тут же приобретает совершенно отсутствующее выражение, с которым многие и привыкли его видеть. Он вроде бы здесь, обеими ногами стоит на земле – а вроде как и далеко отсюда.
Левое запястье покрыто хирургически прямыми вертикальными шрамами, оставленными умело подготовленным лезвием.
На шее, в районе первого позвонка, татуировка - «Alea jacta est».

Характер
Мама, мы все тяжело больны.
И он потом ходил и страдал – мне не хватает смысла.
Психи бывают разные. Бывают социально опасные маньяки с жаждой крови, бывают тихие сумасшедшие, разговаривающие с катушкой ниток, а бывают нервные высокоактивные социопаты с тихо прогрессирующей шизофренией, которые и наброситься могут. Илтис из последних. Или, по крайней мере, очень на них похож.
Он болен физически, это общепризнанный факт; с болезнью ментальной ещё можно поспорить, но то, что творится в его голове, не подвластно никому, а подчас и ему самому. Илтис прекрасно держит себя в руках, когда вокруг него люди, но стоит ему оказаться одному, то столь тщательно игнорируемое сумасшествие тихонько подкрадывается сзади, царапая коготками пол. Оно ему противно, ему противен он сам, его руки, глаза, волосы, характер, всё. Он стремится к абсолютному одиночеству, не понимая, что именно это одиночество его и убивает, медленно, но верно пожирая изнутри.
Свою ненормальность признавать не желает, живя в вечном конфликте с самим собой. Он самолюбиво считает себя гением; в нём проросла непомерная амбициозность, разбросав побеги тщеславия, гордыни, самонадеянности. Самонадеянность. Он же всё знает лучше всех, ему нет никакого резона считаться с чужим мнениям и прислушиваться к чужим доводам – они всё равно заведомо неправильны, а вот ему, конечно же, известна Абсолютная Истина. И что с того, что её не существует.
Расчётливый эгоист, изо всех сил старающийся подчинить свои бунтующие и непостоянные чувства разуму, что получается совсем не всегда. Эмоционально нестабильный параноик, самокритичный перфекционист – загнобит всех вокруг и себя в первую очередь своими завышенными требованиями к миру, и злопамятно затаит обиду, когда его ожидания в очередной раз не оправдаются.
Илтис терпеть не может имён, формальностей, бумажной рутины и рутины вообще: повторяющиеся действия выводят его из себя. Он не держит эмоций в себе, выплёскивая их наружу любым доступным способом. Не признаёт никаких авторитетов, кроме собственного, никаких систем, кроме авторитарных.   
Илтис любит и, пожалуй, даже умеет говорить. Порой его бывает просто не заткнуть, а мысли частенько опережают речь, делая её путанной, сбивчивой и почти начисто лишённой логичности – но не смысла. Обожает искать подтекст в подтексте; в разведении кухонной философии ему равных, пожалуй, нет.
В нём цепко сидит упёртость, глухая и тупая упёртость танка: он не свернёт, что бы там ни стояло на его пути, будет идти по выбранному до скончания дней, и ни за что и никогда не сознается, что ошибся. Легче застрелиться, чем признать собственную ошибку, ведь идеальность – это то, чего он требует от себя и от мира. Идеальность во всём. Ненавидя механические действия, заставляет себя часами сидеть над очередным дурацким занятием, получая от этого какое-то особое извращённое удовольствие. Редкостный ментальный мазохист, да и нотки садизма в нём проскальзывают – что может быть лучше, чем наблюдать за чужими страданиями?
Для него смерти подобно видеть кого-то лучше себя. Он хочет быть первым во всём, и жутко бесится, если понимает, что достиг своего потолка и выше головы уже не прыгнуть. Скорее убьётся об этот самый потолок, нежели отступится – да, суицидальные наклонности есть.
Силой воли может двигать горы. Принципиален, фанатичен, не извинится никогда и ни за что, даже если неправ. Горделиво выставляет свои слабые стороны напоказ – если хочешь что-то спрятать, помести это на самое видно место.
Илитсу нельзя доверять секретов: свои он, конечно, держит, а чужие разбалтывает за милую душу. Легко бросается громкими словами и обещаниями: для него они ровным счётом ничего не значат; он - человек действий. Если ему что-то надо, он этого добьётся, пусть даже придётся идти по трупам.
Порой создаётся впечатление, что он ничего не боится – слишком уж безрассудно живёт. У него всё же есть свои страхи, да, куда же без них, которые он тщательно скрывает; Илтис ненавидит своё отражение и зеркала. До тошноты боится высоты, а непосредственная близость к открытому огню вызывает немедленную панику.
Не любит людей. Ему куда родней и привычней мерцание монитора, чем все эти странные создания, которые хотят от него чего-то. Он не соответствует их стандартам и нормам, он изгой для этого общества, и это положение вещей его вполне устраивает.
Ворчливый и нелюдимый пессимист, человек настроения, он каким-то ему одному известным способом умудряется подчинять своей воле, диктовать условия и вообще строить из себя хозяина жизни. Плохой дипломат, но хороший командир. Плохой исполнитель, но хороший организатор. Он знает, кому куда идти и что делать, играет людьми, как солдатиками, переставляя их на поле военных действий сообразно своим интересам. Любит принимать вызовы и бросать их самому, ему нужен адреналин, события, он хочет вершить историю, предпочитая, тем не менее, действовать чужими руками и скрытно. По пальцам можно пересчитать людей, которые знают Илтиса в лицо. 
Он живёт ради высокой цели: правда, ради какой, он пока ещё не придумал. Илтис хочет выгоды в первую очередь для себя, а уж потом для человечества, но и он не прочь повоевать за мир во всём мире.

Биография
В этом мире больше нечего ловить.

Официально человека, скрывающегося под именем «Илтис», четыре года как нет в живых.
Это была афера века, как он потом любил повторять, закинув ноги на стол и лениво потягивая из литровой кружки кофе невообразимой крепости, это была афера века.
Амадей Райнхард Метценштайн трагически погиб в четырнадцать лет. В принципе, умереть бы ему раньше, году эдак на первом жизни, шороху было бы меньше, да и мороки тоже. Всё равно его, недоношенного, хилого и слабого, берлинская зима приняла далеко не с распростёртыми объятьями. Ещё в самом начале врачи настойчиво предлагали его матери сделать аборт: ребёнок не выживет, в один голос твердили они, а если и выкарабкается, то родится инвалидом. Какой вам резон растить урода?
Физического урода она так и не родила. А вот морального – вполне.
Да, мне этот мир был не рад. Впрочем, я ему тоже.
Впоследствии, когда его таскали по больницам в тщетных попытках вылечить очередную сезонную болячку, или хоть что-то из того букета генетических проблем, которые он притащил в этот мир, все указывали замотанным родителям на уникальность их ребёнка. Феноменальная память, недюжинные математические способности, связная и логическая речь в совсем ещё юном возрасте. Амадей забивался в угол, оттуда исподлобья наблюдая за людьми в белых халатах, и молил неизвестно кого, чтобы от него отстали.
Оставьте меня в покое. Оставьте, я хочу быть один.
Мать говорила Амадею, что он назван в честь Моцарта. Давай мол, сынко, послужи и ты на благо отечеству. Стань известным музыкантом, политиком, писателем, химиком, да хоть всем и сразу.
Пока что Берлин вынуждал его стать известным трусом.
Амадей ненавидел этот огромный грязный город, кипящий котёл одного из низших кругов Ада, в котором были намешаны, кажется, все культуры и религии этой долбаной планеты. Вечный шум на улицах, нетерпеливые гудки машин, застрявших в пробках под его окнами, чужие спины в чёрных пальто, высокие каблуки, чей цокот потом долго отдавался где-то в застенках сознания. Цок-цок, цок-цок, им всем что-то надо от тебя, Амадей. Они хотят забрать тебя к себе, и показывать тебя, такого необычного, как зверушку в зоопарке. Смотрите, смотрите, он наизусть знает тысячу знаков после числа Пи, цитирует «Фауста» и «Войну и мир» огромными кусками, он же гений; мы даже согласны заплатить толстенькую пачку зелёных, только бы посмотреть на такое чудо.
Естественная реакция детского организма на стрессы и переживания – болезнь, поэтому и так не слишком-то здоровый Амадей всё детство провёл, из оных не вылезая. Он быстро стал настоящей ходячей медицинской энциклопедией, потому что впитывал информацию, окружающую его, как губка. Это происходило автоматически, и порой он даже начинал тяготиться тем, что знал.
И, конечно же, бесконечные «ути-пути, а расскажи тёте то-то и то-то, ты же такой умный, всё знаешь».
К тринадцати я понял, что пора с этим кончать, хмыкал он, сминая в дрожащей руке пачку сигарет и заходясь очередным приступом астматического кашля. Дальше так жить было нельзя.
Всё было подстроено и идеально спланировано. И выполнено, нужно отдать должное, тоже идеально.
С родителями он умело косил под дурачка, обычного маленького мальчика, и это срабатывало.  Никогда не недооценивайте своих противников. И уж тем более – союзников.
Его «держали в заложниках» мучительно-долгий и напряжённый месяц. Неизвестные преступники ставили вполне конкретные условия: баснословные суммы денег, огромные даже для семьи преуспевающих бизнесменов, и полное молчание СМИ. В качестве серьёзности своих намерений они переслали по почте отрезанный мизинец.
Не спрашивайте, как я его достал. Да, это был настоящий палец – отправлять муляж было бы слишком рискованно.
Владельца карточки, на которую постепенно перечислялись деньги, фактически обнуляя запасы семьи, установить так и не удалось. И как только выкуп был выплачен, преступники перестали поддерживать связь с семьёй. Отец Амадея привлекал все правоохранительные органы для поисков сына, но яблочко от яблоньки…он был истинным Метценштайном. Ловким. Хитрым. Внимательным. Он не оставлял следов.
На самом деле, это было легко. И чрезвычайно увлекательно. Я смотрел, как они переживали, плакали, я видел, как мать билась в истерике, а отец медленно спивался. И знаете, что? Я не чувствовал ни малейших угрызений совести.
Он прикладывал ладонь к груди – бьётся. Но ничего не чувствует.
Спустя неделю после прекращения переписки был найден жестоко изуродованный труп мальчика, у которого не хватало мизинца на левой руке. Опознать его было фактически невозможно, тело было нещадно искромсано вдоль и поперёк, и особенно досталось лицу, превратившемуся в застывшее кровавое месиво.
Его опознали. Да, да, это Метценштайн-младший. Да, СМИ будет молчать.
«Преступника» тоже вскоре поймали. Он явился с поличным, сам во всем признался, явно надеясь на смягчение наказания. Суд был неумолим – пожизненное.
Я хорошо ему заплатил, а он всё равно планировал свести счёты с жизнью. Говорит, перевёл деньги нуждающейся семье.
Формально с Амадеем произошёл несчастный случай.
Дело закрыто.

***
А он был уже далеко. В его руках был целый мир, огромный, необъятный мир, он был волен делать то, что пожелает. Его ничто не стесняло, ни тугие путы обязательств, ни семейные корни, пробирающиеся глубоко в душу и там оплетающие само твоё «я», заставляя подчиняться семье. Ничего. Эта свобода пьянила, сносила к чертям крышу, и хотелось творить что-то невозможное.
И у него было очень, очень много денег.
И вот меня настигло это ощущение, когда ты стоишь на перекрёстке и не знаешь, куда же идти. И светофор мигает...Мне говорили, что когда он мигает и вот-вот сменится на красный, всё равно надо бежать. Всегда. И я бежал.
Оставаться в Берлине было нельзя, да он и не хотел. Его ждали улицы и коммуны Франкфурта-на-Майне, «криминальной столицы» Германии, места, где на порядочного гражданина приходится по десять преступников. Ворьё, контрабандисты, наркоторговцы, сутенёры – он мог попасть куда угодно и к кому угодно. Не признавая никаких покровителей, жил своим умом, по поддельным документам, даже без аттестата о среднем образовании – конечно, ведь школы он не заканчивал. Но его приютило подпольное IT-сообщество, занимавшееся глубоко нелегальными вещами. И кто же знал тогда, как оно всё обернётся.
Тогда меня и стали звать «хорьком». Я вечно вертелся у всех под ногами, был там, где мне не положено было быть, вынюхивал, высматривал - он улыбался воспоминаниям. Хорошее было время. Беззаботное. Безбашенное. Я жил, а не выживал.
Первый раз всегда запоминается. Любой. Первый снег, первый поход в школу, первая любовь. Ему запомнилось первое дело.
Когда сосёт под ложечкой от чувства причастности к какому-то огромному, слаженному механизму, выполняющему ответственную работу, когда чувствуешь свою незаменимость, когда знаешь, что под твоими пальцами не кнопки клавиатуры, а человеческие жизни, когда успех операции зависит только от тебя, когда в итоге тебя ждёт либо плаха, либо лавровый венец победителя. В белом плаще с кровавым подбоем я вершу своё правосудие, и только мне решать, кому жить, а кому умирать.
Казнить нельзя помиловать.
На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, кресло для триумфатора, которое Илтис, этот маленький хорёк, намеревался прочно занять.
Он был обратным инженером, изучавшим ассемблер и создававшим собственный генератор ключей. Это была его шахматная доска, его личное минное поле, где он с осторожностью сапёра прокладывал свой путь дальше и глубже, в тыл врага. Мир на мерцающем экране вполне заменял ему мир за окном: здесь он был царь и бог, а там, на улице, его бы растоптали и смешали с грязью, потому что он жалок, слаб и беззащитен. Болезни, оставленные без присмотра, прогрессировали, «дайм», «стелла» и дрянные самокрутки только ухудшали состояние. В шестнадцать он уже чувствовал себя дряхлым стариком – морально и физически. Он словно бы прожил миллиард лет, он знал всё – и ничего одновременно. Ему завидовали, его уважали, опасались, боготворили, ненавидели – Илтис прочно укутался в ореол таинственности, как в прочнейший кокон, не подпускавший чужих. Едва научившись достаточно твёрдо держать в руках клавиатуру, он ограничил все контакты с сотоварищами и начал пробивать себе свой путь. Общественность этого добровольного изгнания не одобрила, но хорёк собирал вокруг себя людей вне зависимости от того, нравилось это верхушке их подпольного клана нищих анархистов, или нет.
И тогда свершилось То Самое Событие, как бы невзначай бросал он, закатывая рукав на левой руке и демонстрируя шрамы на запястье. Мне иногда кажется, что они до сих пор болят.
Жизнь в Сети обязывает, подчиняет своей воле, вынуждает ходить теми тропинками, которые прокладывает именно она.
Наверное, можно было бы сказать – это случилось в пасмурный осенний день, когда в коммуне уже никого не  было, и я просто так, со скуки, вышел в Интернет. Это было не так. Иногда мне кажется, я специально искал её. Или его. Не суть важно, главное - я искал.
Она – или он, кто проверял – с завидным упорством и терпением учила жизни поначалу бесившегося с этих лекций хорька. Говорила, что из Штатов, вынуждая Илтиса с грехом пополам писать на английском, вдалбливала в его голову, что нужно закончить школу и вообще вернуться на путь истинный. Он злился и ругался, но почему-то не оставлял эти странные взаимоотношения, которые нельзя было даже и классифицировать каким-то образом: они просто были и старательно уничтожали его последние нервные клетки.
Я горько, глухо и совершенно безнадёжно влюбился в иллюзию.
И когда этой иллюзии не стало, когда на почту свалилось уведомление об удалении страницы, логичный и хрупкий мир Амадея разлетелся на куски. Это был последний человек, звавший его по имени.
Как сделать так, чтоб не спасли, он знал прекрасно, но то ли дрогнула рука, то ли судьбе было угодно поиздеваться над ним ещё немного…
Времени на реабилитацию было мало – работа не ждала.

***
Особенности нелегальной деятельности: в ней нет никаких «доделаю в следующем месяце» или «уйду с работы пораньше». Все совершается здесь, сейчас, немедленно, в сию же секунду. Нужна молниеносная реакция, нужно ориентироваться по ситуации, подстраиваться под неё, потому что одна заминка, одно промедление – и всё дело летит коту под хвост.
Утром на свой семнадцатый день рождения Илтис проснулся с заблокированными счетами, карточками, на которых было всё состояние его отца, и перекрытым доступом в Интернет.
Ещё одна особенность: она не прощает ошибок.
Пока полиция уже почти выламывала дверь, Илтис судорожно метался по знакомым: самое время рвать когти. Ему сильно пригодилась политика «сжигания мостов» - он ни к чему не привязывался, ничем не владел, поэтому бросить всё и спешно бежать через Атлантический океан, в Новый свет, было достаточно просто. Были ещё влиятельные добрые люди, оставшиеся на его стороне, даже когда он провалил дело, и именно они предложили помощь.
Выключить свет и газ, выбросить сим-карту в мусорный бак и уехать в другую страну.
Без документов – он их менял, по меньшей мере, раза четыре, без образования, без гроша в кармане и с огромным грузом за душой, Илтис оказался в далёком тёплом Техасе в середине июля двадцать седьмого года.
Раньше у меня было всё. Теперь же – ничего.
Мои знакомые оставили меня, едва я ступил на новую землю. Я кое-как владел языком и сжимал в руках бумажку с адресом самого дешёвого отеля в городе. Этот город звался Форт-Сольером…Они знали, куда меня отправить.
У него был ноутбук, единственная незаблокированная карточка на его настоящее имя, на которую можно было стянуть деньги из разнообразных источников, и внезапно всколыхнувшаяся дикая жажда жить.
Мне сказали, что в «Энтернасьональ» можно найти всё то, что мне нужно.
Вернуть себе «выкупные» деньги ему так и не удалось, но, тем не менее, Илтис и здесь, в Америке сумел найти нужные связи и «белую» работу – так, просто, чтобы была. Платили, конечно же, сущие копейки, но он легко и быстро доставал и продавал нужную ему и всем прочим информацию, взламывал сайты, требовал выкупы по уже старой схеме. Здесь, где над ним уже не нависала суровая верхушка немецкой коммуны, он был вправе распоряжаться полученными знаниями по своему усмотрению. Там же, в «Энтернасьональ», он нашёл людей без прошлого и будущего, которым терять было уже нечего, и которые с радостью пошли за талантливым лидером, обещавшим им райские кущи и очищение совести.
Их маленькая преступная группировка быстро, качественно и профессионально брала малоизвестные банки и богатые квартиры; Илтис руководил их действиями дистанционно, используя полюбившуюся ему стратегию «войны чужими руками».
Пару раз, в самом начале, попадался на мелких преступлениях, клятвенно обещал больше так не делать, а потом стирал рекорд и продолжал всё по новой.
Его оружием была информация и умение правильно ей распоряжаться. Илтис не разу не жалел о своей афере, хотя, не будь её, он жил бы в довольстве и достатке, не закидывался бы «даймом», не падал бы в обмороки от голода и не вёл бы затворнический образ жизни.
Здесь дела пошли куда успешней, чем в Германии. Я даже стал знаменитым.
Он снова смеялся, иронично и зло, над самим собой и окружающим миром.
Меня хотели забрать к себе и мафия, и полиция, да вот только для разных целей. Впрочем, я зарёкся пахать «на дядю» и в команде, поэтому вскоре распустил тех ребят.
Я работал по заказам и собственным нуждам,, хотя по последним – всё реже и реже. Моя деятельность входит в сферу услуг, своеобразных, но услуг. Я аферист? Возможно.
Да вся моя жизнь – это афера века, да, афера века.

Даёте ли вы разрешение на использование вашего персонажа?
Нет